|
ПОЭТ
За званым ужином Он вёл себя, как все.
Но в поволоке глаз гнездилось нечто –
ночные тени и дневные свечи,
и время шло: парсек, парсек, парсек…
Часы пробили полночь, как сигнал…
Он встал, желая всем спокойной ночи.
Из глаз Его, как из весенних почек,
навстречу воле стрелы свет пускал.
…У настежь растворённого окна
Он в комнате, как волк в глубокой яме,
втянул прохладу хищными ноздрями
и шкуру дня снял, словно тину дна…
Пот капал на пол с дикого чела…
И, обнажённый (хоть и был в костюме),
Он плыл вперёд, скукожен в тесном трюме,
и, пенясь, быль во рту Его жила.
СЧАСТЬЕ ХУДОЖНИКА
Я жил как мог. Художник, видит Бог,
с котомкою, мольбертом (а палитра
из глины, грязи, на весу досок
воздушного моста) – увы, ходок
в народ, где хоть заветные пол-литра,
как вдохновенье, горячат висок.
Я был красив. И редко, но счастли́в
настолько, что не создавал кумиров.
Был бос и худ; как муза, говорлив.
Во встречной церкви лоб помазав миром,
я дальше шёл, ни капли не пролив
кагор души на плоть и пустошь мира.
Я молод был. Мне было двадцать лет.
Я часто плакал над живой картиной
природы и легко давал обет
создать её подобье. Паутиной
воспоминаний не покрыт был мозг…
И к будущему не построен мост.
И кем я стал, сойдя на новый путь,
путь светский, ровный, правильный, открытый,
прекрасный и так далее…
ДЕПРЕССИЯ
Я пустошь. Талая вода.
Я клавиш впалое бряцанье.
Здесь правда, что не скажет “да”,
И ложь, что знает отрицанье.
Я звон монеты о песок,
Заплаченной за самозванство
Поэта, чей зудит висок
От яств словесного убранства.
Я точка полая. Я бег
Бессмысленной секундной стрелки.
Я старый прошлогодний снег.
Я – просто не в своей тарелке.
Я, право, кажется, смешна
В своей попытке дотянуться
До мира, где моя весна
Не повод, чтобы встрепенуться.
Е.З.
Если мои инициалы
прописью
приблизить друг к другу,
то получится
вертикальный
знак Бесконечности.
Так два бильярдных шара,
на мгновение прижавшись,
дрожат перед падением в бездонную лузу...
Или жизнь с рождения
неизменно выписывает “восьмёрку”?.. |