А. Вагнер
отрывок из романа
В начале лета 1765 года аккредитованный посол Её Императорского Величества Екатерины Второй Александр Романович Воронцов собирался на летние каникулы из Голландии в Россию. Петербургские белые ночи с юности приводили графа в восторг и вызывали в нем при посещении Северной Пальмиры бурю прекрасных воспоминаний. Нежные светлые сумерки, обещающие ночь, но так и не сдерживающие своего обещания, – лучшее время для долгих прогулок и мыслей, для мечтаний и дерзновенных помыслов. Это время, когда молодость кажется непреходящей, когда кажется, что ещё всё впереди – и вся жизнь, и свершения, и победы.
Отовсюду на «белые ночи» съезжались политические и государственные деятели в летнюю резиденцию Её Величества, где светлый ночной бал, концерты и долгие прогулки вокруг Большого озера ненавязчиво сочетались с беседами государственного значения, которые умело направляла сама Екатерина.
Этим летом Александр Романович чувствовал себя неуверенно, и вот почему: во-первых, вызывала тревогу отставка дяди Михаила Илларионовича с поста канцлера, и, во-вторых, вербовка малоимущих и малоземельных крестьян Западной Европы с целью организации колоний в районы Среднего и Нижнего Поволжья оказалась недостаточно эффективной. Дядя почти сразу после приезда в Санкт-Петербург, по неизвестным Александру Романовичу причинам, был отстранён от обязанностей канцлера, что могло негативно отразиться на дальнейшей карьере племянника, которая до этого складывалась более чем успешно. Манифест «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах» не принес за два года, прошедшие с момента его издания, ожидаемого результата. О желающих выехать французах, голландцах или швейцарцах Александр Романович почти ничего не слышал, а из немцев собрались и уехали только самые смелые. Всего, по предварительным данным, – около семи тысяч человек. В планы Её Величества входило создание 12 000 крестьянских дворов с общей численностью первых колонистов 50 000 человек. С одной стороны, такую неспешную эмиграцию можно было лучше организовать, ведь вновь поступающих колонистов нужно прокормить, распределить, обустроить и т. д., а с другой – германские ландграфы уже начали просыпаться и понимать, что у них из-под носа уводят народ, да не просто обычных мужиков: забирают людей семьями – и детей, и женщин, и мужчин. Необходимо было успевать, а для этого нужны были дополнительные вербовщики со знанием немецкого языка. Сами немцы вербовали неохотно, а те, кто соглашались, спустя некоторое время уезжали – с теми же, кого и завербовали. Манифест от 4 декабря 1762 и его дополнение от 22 июля 1763 года не вызывали у большинства крестьян доверия: это не было обоюдно подписанными соглашениями, да и стиль изложения манифестов был настолько казённым, что некоторые предложения оставались недостаточно конкретизированными или просто непонятыми. В общем, нужно было упростить текст и выпустить что-то вроде образца договора. Текст такого соглашения с преамбулой, описывающей районы Саратовской губернии, Александр Романович подготовил и был намерен обсудить это с Екатериной при встрече в Царском Селе.
В оговорённый день Александр Романович приехал в Царское Село значительно раньше назначенного времени – ему хотелось полюбоваться красотою царскосельского парка. Не так давно разбитый сад шелестел уже успевшими подрасти и окрепнуть стройными деревцами; неспешно журчала вода в канале, окружающем сад, неся свои благотворные воды всему живому, растущему… Прогуливаясь по широкой липовой аллее, граф подолгу останавливался, внимательно разглядывая вновь строящиеся павильоны и выставленные вдоль аллеи скульптуры. «Да! Такие перемены – и всего за год… Какие темпы, какой размах! Замыслы у вас, царица-матушка, разнообразные и грандиозные, с кем только вы это всё проводить в жизнь собираетесь? Вот и на манифесты откликнулись немногие, придётся, очевидно, деньгами прельщать, а значит, глубже в казну залазить. Однако странно это – со своих три шкуры дерём, иностранцев приглашаем, а не лучше ли своих обучать, реформы земельные проводить, крестьянам земли если не в собственность, то хотя бы внаём отдавать. В Европе у крестьян-арендаторов урожаи втрое больше наших».
– Александр Романович, батенька, вы уже здесь, а мы вас к одиннадцати ожидаем, – прервал размышления Воронцова чей-то голос. – Нам обоим назначено к одиннадцати.
Александр Романович оглянулся и увидел быстро приближающего к нему Григория Григорьевича Орлова. Знаменитый возлюбленный Екатерины был поистине богатырского телосложения: огромного роста, с длинными мускулистыми ногами, торсом, словно бы высеченным из мрамора, – он будто отделился от группы античных скульптур царскосельского парка.
– Очень рад вас видеть, граф, – разводя руки в стороны и приготовившись обнять Орлова, приветствовал Воронцов приближающегося к нему фаворита. – Вы, Григорий Григорьевич, великолепно выглядите. Балует вас Её Величество, ох как балует!
Эти с легкой иронией сказанные слова мгновенно отбили охоту у Григория Григорьевича быть обнятым Воронцовым, и он просто протянул ему руку для приветствия.
– Смотря что вы понимаете под словом «балует». Если то, что мне после напряжённого дня работы на сон остаётся ровно ничего, тогда вы, граф, правы. Исключительное трудолюбие Её Величества премного интересно, зажигательно и требует огромного напряжения, голубчик Александр Романович, – парировал Орлов и продолжал: – А вы, граф, слегка бледны и явно чем-то озабочены, что с вами? Не могу поверить, что отставка дяди вашего так вас удручает. Немолод уже ваш дядюшка, не поспевает за нами, а время торопит. Да вы и сами это знаете, любезнейший Александр Романович, Европа почти по всем показателям впереди нас бежит. А мы сзади ковыляем со старыми пер… – и, не договорив последнее слово, Григорий Григорьевич кашлянул и криво ухмыльнулся.
– Мой дядя Михаил Илларионович – благороднейший и честнейший человек и полностью отдавал себя служению Отечеству во все времена. Просто так, безо всяких почестей, отлучить его от службы я нахожу, мягко говоря, крайне невежливым.
– Вы правы, граф, но по причине огромного количества замыслов, о которых вы, мой друг, в ближайшем будущем узнаете (и поверьте, будете изумлены), Её Императорское Величество просто не нашли времени отблагодарить вашего дядю за безупречное служение короне во всякие времена, – отвечал Григорий Орлов с интонацией, в искренности которой можно было глубоко сомневаться. Однако, увидев негодующее лицо Воронцова, уже серьёзно и без малейшего двусмыслия добавил:
– Александр Романович, стиль правления Её Величества геометрально противоположен стилю правления прежних монархов, в особенности Петра Великого. Здесь никого не выбрасывают и никого не преследуют. Здесь предлагают совместно размышлять и действовать. Настало время, когда самостоятельные дела, направленные на благо нашей великой державы, поощряются, а возникшие ошибки великодушно прощаются. Да, высокочтимый граф, пришло наше время развернуться на просторах нашей огромной России-матушки. А стариков мы отблагодарим, они великолепно послужили Отечеству.
– Вы, Григорий, – уже не так напряжённо и заметно теплее сказал Воронцов, – изменились с момента нашей последней встречи. Выглядите намного изящнее, и речь ваша стала богаче. «Геометрально противоположен» – кто вам такое необычное сочетание слов подарил?
– Э-э-э, Александр, еще не то от меня услышишь. Я почти два года с братьями гернгутерами по манифесту работал, так они каждое слово по сто раз взвешивали, каждое словосочетание в соглашениях оттачивали до полного отсутствия двусмысленности в каждом предложении. Недавно с ними наконец-то всё закончили, и их первые люди уже двинулись на Нижнюю Волгу под Царицын. Очень рад работе с ними – великая это школа: договоры, соглашения, дополнительные объяснения по всяким там пунктам отрабатывать… Не наш народ, у нас мужик вообще ничего подписывать не собирается – боится. А эти гернгутеры верят! Верят, что всё, что написано, будет выполнено. Я тоже, Александр Романович, верю – и знаете почему? Да потому, что попробуй что-нибудь не выполни – они же письмами нас всех забросают и будут долбать и долбать, пока до императрицы не дойдет. А вот когда до неё дойдёт, тогда ты поймёшь, что такое служить Отечеству достойно, верно, благородно и с полной отдачей сил, – и Григорий весело засмеялся.
– Я, Григорий Григорьевич, тоже занимаюсь колонистами в части организации вербовки, и признаюсь вам: не могу до конца понять целесообразности этого предприятия ни с нашей стороны, ни со стороны колонистов, – посмотрев на часы, сказал Воронцов и, взяв Григория Григорьевича левой рукой под руку, пригласил его вытянутой правой следовать ко дворцу. Орлов, тем не менее, не сдвинулся с места, полез в карманчик, достал часы, открыл их не торопясь, посмотрел выразительно на циферблат и сказал:
– Вы правы, граф, нам пора. Её Величество не терпит опозданий. Лучше раньше, чем позже, посидим в приёмной.
Шли не торопясь вдоль озера, наблюдая, как утки с шумным гоготом и громким хлопаньем крыльев устремлялись к брошенному в воду корму – несмотря на то, что садовник разбрасывал его во все стороны, суета этих потешных птиц не прекращалась. Уже подходя к Большому Царскосельскому дворцу, Орлов прервал молчание и спросил:
– Почему, Александр Романович, вам непонятны мотивы эмиграции колонистов? Ведь мы предоставляем им такие привилегии, о которых в своих странах им и не снится. Они у нас свободные землевладельцы с правом наследования дарованной земли, без права на продажу, конечно. Но, великодушный граф, это право у нас только за дворянами закреплено!
– Через тридцать лет, Григорий Григорьевич, этой, как вы говорите, дарованной земли им не будет хватать, и одновременно с этим исчезнут многие привилегии. Например, освобождение от воинской повинности. И станет всё на свои места – те же войны, та же нехватка пахотной земли, то же недовольство налогообложением… Но, ко всему прочему, огромная удалённость их от родины, куда навряд ли, без чьей-либо помощи, они когда-нибудь вернутся.
– А им, Александр Романович, незачем будет возвращаться, они станут нашими немцами. Немцев в Европе много разных, и у нас будут свои немцы: одним народом больше, одним меньше – Россия от этого только обогатится. Удивительно только, как вы с такими мыслями собираетесь европейцев зазывать. Дескать, мужики, поехали к нам, и одновременно спрашиваете: «А зачем вам вообще-то это нужно?» Получается, граф, мы с вами стоим по разные стороны баррикад, – с негодованием в голосе произнёс Орлов и про себя подумал: «Ну точно как его дядя и сестра – вечно под кожу лезут».
– Вы же только что утверждали, Григорий, что настало новое время, когда всё наболевшее и сомнительное можно открыто обсуждать не только с вами, но и с самой императрицей, а вы меня уже во враги записываете.
– Да можно, сейчас обсудим… – И уже с нескрываемой фамильярностью: – Матушка царица вам быстро мозги промоет. Только не забудьте ей доложить о вашем наболевшем и сомнительном. Не то мне самому это сделать придётся.
Фривольности Григория Орлова принесли свои плоды – Александр Романович лишь благодаря своей дипломатической закалке еле сдерживал себя от ответной грубости. «Удивительно, – подумал он, – такое непочтительное поведение какого-нибудь иностранного чиновника оставило бы меня совершенно спокойным, я научился с ловкостью выходить из всякого рода грубостей победителем. А здесь, в России… На родине всё принимается ближе к сердцу, даже глупость неотёсанного солдафона».
Возбуждённые, с раскрасневшимися лицами они вошли в рабочий кабинет Её Величества. Екатерина встала из-за стола и пошла им навстречу.
– Друзья мои, вы возбуждены, поругались, что ли, ненароком у меня в приёмной? Ведь только что я вас в окно наблюдала, вы так мирно беседовали!
– Да эти Воронцовы во всём всегда сомневаются, чтобы мы ни делали. Вот, например, Александра Романовича этическая сторона нашего предприятия волнует. Он же нам всех колонистов распугает своими рассуждениями, – вопрошающе раздвинув руки в стороны, выпалил с ходу Григорий Орлов.
– Полноте вам, голубчик Григорий Григорьевич, успокойтесь. Я знаю, о чём думает граф Александр Романович, он мне в переписке свои мысли излагал. Я с ним согласна, что моральный аспект манифеста «О дозволении…» нам надо было в Сенате обсудить. Но под таким углом на наш манифест даже гернгутеры не посмотрели. А вы, граф Александр Романович, – утончённый моралист. Что ж, я попробую от имени государства Российского доказать вам, что перед Богом – а значит, в соответствии с нашей христианской моралью, – мы чисты. Помыслы наши благородны и в отношении уже проживающих в нашей империи народов, и в отношении вновь прибывающих. Да что же мы стоим, господа, присаживайтесь, располагайтесь поудобнее – разговор будет у нас долгим.
Граф Воронцов с момента пребывания в кабинете императрицы ещё не успел вставить ни одного слова. Его удивило, во-первых, что никакого, как в прежние времена, обмена любезностями не произошло, а во-вторых, что Григорий в присутствии Её Величества, походя, без стеснения, прошёлся по всем Воронцовым и в ответ получил лишь «полноте вам, голубчик». О наглом поведении этого «голубчика» писала ему его сестра княгиня Дашкова. «Но не до такой же степени», – промелькнуло в голове у Александра Романовича, и он добавил вслух:
– Ваше Величество, я ни на минуту не сомневался в целесообразности нашего предприятия, но зная, с каким особым интересом и любовью вы относитесь к философии, предложил вам в моём письме просто пофантазировать о будущем колонистов – ни больше и ни меньше.
– Да-да, граф Александр Романович, я это именно так и поняла, и очень ценю ваш тонкий подход к делам, касающимся судеб человеческих, – присаживаясь на стул, который любезно придвинул стоящий сзади Григорий Орлов, ответила с улыбкой императрица Екатерина Вторая. – Я долго думала над тем, что будет с колонистами через тридцать лет. Считаю, что первые тридцать лет будут тяжёлыми, поэтому мы их освободили от налогов и воинской повинности: этот период можно назвать периодом становления колоний. Не каждая семья, наверное, выдержит трудности этого времени, и наверняка найдутся такие, которые захотят вернуться на родину – правда, после уплаты всех израсходованных на семью затрат. Маловероятно, что колонист, имеющий эту возможность, покинет Россию; скорее всего, это будут семьи, которым не удалось достойно поставить на ноги крестьянское хозяйство, а значит, семьи неблагополучные, бедные, безденежные. В переписке с известным вам, Александр Романович, бароном Борегардом, – Екатерина вопросительно взглянула на графа Воронцова, на что граф ответил кивком, – мы пришли к следующему решению: застраховать колонистов, отправляющихся в Россию, на случай возврата. Страховые денежные суммы барон предлагает поместить в швейцарский банк. Я думаю, Сенат поддержит наше предложение, размер страховой суммы нам предстоит еще определить. Таким образом, мы обеспечим возврат тем, кто не нашёл себя у нас, в России. Разве это не гуманно, господа? Смогла ли я развеять ваши сомнения, любезнейший граф Александр Романович?
Воронцов задумчиво смотрел на стоящий на столе чернильный прибор и на маленькие свежие кляксы вокруг прибора и с восхищением подумал: «Царица пишет много, и сама пишет. Её русская речь безошибочна, и акцент еле заметен. Немецкие и французские слова почти отсутствуют…»
– Да ему крыть нечем – вот и молчит глубокомысленно, – выпалил Григорий Орлов и с ужаснейшим славянским акцентом процитировал: – “Worüber man nicht sprechen kann, darüber muss man schweigen“ . Наши условия самые лучшие, ни у кого в настоящий момент лучших условий нет.
– Вы не путайте, пожалуйста, Григорий Григорьевич, эмиграцию европейцев в собственные колонии с нашей эмиграцией. Европейцы переселяются в свои колонии, которые они себе отвоевали, или, лучше сказать, просто приписали: голландцы – в Южную Африку, французы и англичане – в Америку и так далее. Это территории слаборазвитых племён, где никакой государственности в нашем понимании нет, и эти племена будут просто уничтожены или, в лучшем случае, – порабощены. Наши же территории на Волге мы желаем заселить – в подавляющем большинстве немцами, ибо другие европейцы едут в свои колонии, а значит, внутри нашей империи будут созданы поселения германцев – народа, играющего центральную роль в политической, экономической и духовной жизни Европы. Добавим сюда все гарантированные им привилегии, и мы получим, что эти поселения, а вернее, живущий там народ будет в семье российских народов вечно чужим. А чужих, как нам известно, не любят. Я себе не смею даже представить, как сложится жизнь колонистов в случае конфликтов между Россией и германскими государствами.
Её Величество, стараясь сохранить спокойный вид, медленно отодвинула стул и встала из-за стола, предварительно дав понять жестом руки Григорию Орлову, чтоб тот не суетился и помолчал, и отошла к стене, рассеянно рассматривая висевшие на ней картины. «Попал прямо в яблочко, – думала она, – это мои мысли, не сказанные вслух. Я чужая – и они будут чужие. Но почему эти мудрые гернгутеры не подняли эту тему, почему, согласившись отправиться в чужую страну, они не испугались стать вечными чужими?»
– Гернгутеры, Александр Романович, на этом не заострили внимание – почему, как вы думаете?
– Вот и я ему тоже говорю, – опять вмешался Григорий Григорьевич, явно выказывая своё нетерпение к таким вот философским разговорам, – они весь текст как сквозь сито пропустили, от двусмысленности очистили и никакого подвоха не обнаружили. Но наш мудрейший граф Воронцов… – но тут же был вновь остановлен строгим жестом Её Величества.
– Религиозные секты, Ваше Величество, ставят свою веру всегда выше всего земного, а их ортодоксальность защищает секту от всякого рода нападок. Они везде пришлые – и у себя на родине, и здесь, на чужбине, – именно в этом и заключается сила их единения. Чужая среда плюс вера сковывает их воедино, чего они и добиваются.
– Иначе говоря, мы формируем поселение колонистов на Средней и Нижней Волге, которых мы вообще не сможем ассимилировать, или этот процесс растянется на очень долгий период. Правильно я понимаю вашу мысль, Александр Романович? – повернувшись и вопросительно глядя на Воронцова, развивала мысль Екатерина. – Так ведь это нам и надо! У нас в Петербурге уже предостаточно ассимилированных иностранцев, от самобытности которых одни имена да фамилии остались. Будь у нас цель просто заселить волжские земли людьми, мы бы не зазывали немцев к нам – а просто у каждого помещика забрали бы опытных землепашцев с семьями, вернее выкупили, даровали бы им свободу, определили бы те же привилегии и отправили бы их на Волгу новые земли осваивать. Но не это цель наша, граф Александр Романович! Цель наша – перенять опыт европейцев, привязать его к нашим условиям и умножить на благо нашей огромной империи. Мы зазываем и покупаем учёных, ремесленников, а теперь и землепашцев, дабы ускорить темпы нашего развития во благо всех российских народов. Пробовали ли вы, господа, – поочерёдно глядя то на Воронцова, то на Орлова, продолжала Екатерина, – рассчитать, сколько понадобится нам времени и денежных средств, чтобы обучить своих людей за границей с целью приобретения равного опыта? Наша Академия наук предоставила мне такие расчёты – картина неотрадная.
– Полностью с вами согласен, Ваше Величество, – по-солдафонски отрапортовал Григорий Орлов, – эти размышления на тему «чужой – родной» никому кроме Воронцова не нужны. Немцы к нам едут с радостью и с удовольствием отдают присягу Вашему Величеству во благо всей Российской империи.
Александр Романович поморщился, императрица улыбнулась и, присев опять на стул, который услужливо отодвинул и элегантно придвинул Григорий Орлов, продолжала;
– Мы, господа, будем скупать на Западе учёных и разного рода ремесленников, а также зазывать к нам в империю прилежных людей ещё долго, благо мы можем себе это позволить. Придет время, и европейцы (я не имею в виду наши провинции в Европе) поедут к нам учиться. Wir drehen den Spieß um , – и, обращаясь к Воронцову, добавила: – Вы, граф, обещали мне показать ваши наброски буклета к манифесту.
– Да, Ваше Величество, я принёс мои наброски, но не только буклета. Мне кажется, что манифест, написанный строгим чиновничьим языком, не вызывает у крестьян, в силу сложности формулировок, должного доверия, и поэтому предлагаю вам на рассмотрение образец соглашения с колонистом, в котором после вводной части идёт текст договора в лёгкой и доступной форме. Текст договора находится в строгом соответствии с Манифестом «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах» – с тем лишь отличием, что здесь приглашаются крестьяне в строго определённую договором местность.
Воронцов передал императрице папку с документами. Екатерина, пересчитав листки пакета документов и оценив, что их чтение займёт не более трёх-четырёх минут, обратилась к напротив сидящим: «С вашего позволения, господа», – и принялась читать. «Да, манеры правления Её Величества во многом отличаются от манер правления предшественницы – Елизаветы Петровны, – воспользовавшись паузой, рассуждал про себя Александр Романович, – та даже сквозь зубы не процедила бы «с вашего позволения» и, несомненно, не открыв даже папки и бросив её в дальний угол, перенесла бы обсуждение вопроса на неопределённый срок. Позже, скорее всего, передав рассмотрение этого предложения кому-нибудь другому, забыла бы о нём навсегда. А Екатерина, на удивление, пытается быть в курсе всего происходящего до мелочей, особенно по проблемам колонизации. Она, как старательный, знающий своё дело садовник, пытается нежно пересадить ростки с одного места на другое – удалённое на, – Воронцов прикинул расстояние от Любека до Саратова, – тыщи две вёрст».
Колонизация заволжских степей от Саратова и до Царицына вызывала у графа Александра Романовича двоякое чувство, от которого он пытался избавиться. Что могло развеять его сомнения? Скрупулёзный анализ каждого пункта «за» и каждого «против»? Он его уже неоднократно проводил – «за» неоспоримо превосходило «против». Но, несмотря на это, он мучился. Пытаясь глубже проникнуть в природу своих сомнений, Александр Романович однозначно приходил к выводу, что все его сомнения вызваны недоверием к чистоте намерений Её Величества императрицы всея Руси по вопросу колонизации. «Но опять же, как могла Екатерина предугадать, что на манифест откликнутся почти только одни её соплеменники – ведь мы приглашали все европейские народы? Эта разобщённость германцев позволяет увести у них из-под носа половину их населения! Свободный город Любек за деньги разрешит нам вывести (и глазом не моргнёт) самого Старого Фрица – Фридриха Второго. Предвидела Екатерина такой расклад колонистов или нет? Она бросает своих соплеменников на юго-восточную окраину империи, в зону рискованного земледелия, фактически на каторжные работы. Здесь суховеи выжигают всё, что не поливается, и только огородничество может спасти колонистов от голодной смерти. К тому же – постоянные конфликты с кочевыми народами по левому берегу Волги… Что это – бей своих, чтоб чужие боялись?»
– Вы, Александр Романович, хорошо владеете немецким. Текст действительно читается проще и ничего не пропущено, – закончив читать и придвинув бумаги Григорию Орлову, одобрила Екатерина творчество Воронцова. И, не успев задать вопрос, тут же получила на него ответ.
– Не без помощи наших работников посольства, Ваше Величество, и при активном участии барона Кано де Борегарда и его друга Отто Фридриха фон Монжу, – опережая предполагаемый вопрос, ответил Воронцов.
– Как вы, граф, можете охарактеризовать личность барона, внушает ли он вам доверие? – спросила императрица, явно выделяя слово «вы». Григорий Орлов прервал чтение и вопросительно взглянул на Воронцова. Выразить недоверие барону Борегарду стало просто невозможным.
«Ещё один скепсис – и я сам потеряю доверие Её Величества, – мысленно отреагировал Александр Романович. (Григорий Орлов, президент Канцелярии Опекунства иностранных переселенцев, уже подписал все бумаги с бароном и выделил ему определённые договором денежные средства. Согласно договору, барон Борегард обязался организовать соответствующую службу и завербовать до десяти тысяч колонистов, более того – на выделенных ему на Среднем Поволжье землях он обязался заложить не менее двадцати колоний.) – Нет! Ещё более сгущать нависшие над Воронцовами тучи я не имею права, и плевал я на нашу воронцовскую прямолинейность. Мою сестру этот солдафон уже выжил из Питера, дядю не без его помощи отлучили! Довольно!» – дополнив в уме свои рассуждения и с выражением, разрушающим всякого рода сомнения, «прямодушно» заявил:
– Да! Ваше Величество, барон энергично взялся за это дело, и смею вас заверить: как вербовщик он большой виртуоз. Он обладает беспримерным даром убеждения и, если дать ему на это согласие, я думаю, он сумеет увести за собой на Волгу не только простых крестьян, но и парочку-другую ландграфов, – и Воронцов добродушно улыбнулся.
Но от чуткой натуры Екатерины это еле заметное притворство не ускользнуло – такое широкое добродушие никак не сочеталось со сдержанным характером Александра Романовича.
– И что, вы, работая по тексту договора и такой завораживающей преамбулы, сходились во мнении по всем пунктам?
– По одному пункту мы долго дискутировали – это касается сравнения климата окрестностей Саратова с леонским климатом Франции. Барон считает, что климатические условия этих местностей по причине равенства среднегодовых температур можно считать схожими. Действительно, на Средней Волге холодные зимние температуры перекрываются жаркими летними, что приводит к почти равным среднегодовым температурам в этих краях. Влияют ли такие резкие перепады температур в летний и зимний периоды на урожайность и, главное, на выбор тех культур, которые мы собираемся там насаждать? Возможно ли на левом берегу Средней Волги выращивать зерновые – пшеницу, рожь, ячмень и тому подобные?
– Конечно, возможно, на правом берегу ведь выращивают, – мрачно, с нескрываемым недовольством пробурчал Григорий Орлов.
– Что возможно и что невозможно выращивать на левом берегу Средней Волги, будут решать сами колонисты. Европейцы принесут с собой огромный опыт селекции, поэтому я уверена, что и здесь они найдут способ выращивать зерновые культуры. А это не совсем удачное сравнение с Леоном мы себе простим как… – Екатерина на минуту замялась, подыскивая подходящее слово в русском языке, и, не найдя, его сказала по-немецки: – Als Ausgleich за наше непростительно глупое выражение, где мы приволжские территории в статье, опубликованной в Гамбурге, назвали “öde Land der Skythen” … Господа, после выхода манифеста прошло два года – успехов почти нет. Из принятых первых семи тысяч колонистов уже появились первые воротившиеся, которые повествуют прессе пренеприятнейшие подробности. Во-первых, в Кронштадте их ставят всех, включая женщин и детей, на колени и заставляют присягать мне на верность. Во-вторых, ни о каком свободном выборе колонистами места поселения нет речи – всех насильно, под солдатским конвоем, гонят в места, заранее кем-то определённые. В-третьих, после прибытия в колонии вместо обещанных домов для временного размещения колонистов они находят только вбитые в землю колышки. Многим колонистам пришлось нынче зимовать в землянках. И так далее, и так далее, – Екатерина замолчала, давая возможность присутствующим возразить.
«Ну я-то тут ни при чём, – рассуждал про себя Александр Романович, – это ваши дела, Григорий Григорьевич, мои дела заканчиваются отправкой из Любека». Но Григорий Григорьевич отвёл глаза в сторону и молчал. В кабинете воцарилась напряжённая тишина. «За такую организацию дел Петр Великий сослал бы его в Сибирь, – продолжал про себя размышлять Воронцов, – а этому всё с рук сходит. Боится она его, вот и держит при себе. И долго ещё вы, матушка-царица, его при себе держать будете, очень долго, от него так просто не отделаешься, а страх у вас велик».
– На местах, где колышки вбиты были, стоят уже тёплые дома для приёма колонистов. Лес подвозят регулярно, – с укором возразил Орлов и замолчал, не комментируя ни «присягу на коленях», ни «зимовку в землянках».
Граф Григорий Григорьевич Орлов с трудом принимал замечания в свой адрес и совсем не хотел мириться с особенностями в вопросах управления Её Величества. Он, будучи фаворитом Екатерины, упрямо требовал от неё ярко выраженного почтительного обхождения, особенно в присутствии, как он выражался, посторонних. «Друг мой, – возражала ему императрица, – в делах государственных вы для меня все равны, и ценю я вас по успехам службы. Другого, Григорий, от меня не жди».
Екатерина, отодвинув стул сама, встала из-за стола, что тотчас повторили присутствующие, и, предложив графу Орлову остаться, подошла к Воронцову.
– Александр Романович, ваша доработка договора с преамбулой просто замечательна. Это бомба. Размножьте его в тысячах экземпляров и распределите среди всех государственных и частных зазывателей. Зазывателям строго-настрого запретите вербовать всех подряд. Мы отдаём предпочтение семейным парам, лучше всего с детьми. Холостых одиночек вербовать только здоровых, и никакой шушеры. – И, после незначительной паузы, обворожительно улыбнувшись: – Сегодня у нас музыка, большая программа, вы, граф, надеюсь, останетесь?
– У меня есть выбор? – отвечая улыбкой на улыбку, спросил Воронцов.
– Конечно, есть. Это ваше личное время, мы на него не претендуем… И, Александр Романович, вы наверное посетите вашу сестру, дядю и отца, передайте им мои самые теплые приветствия, особенно Екатерине – она мой самый приятный и милый друг.
Распростившись по всем правилам этикета, Воронцов вышел из рабочего кабинета Её Императорского Величества. Несмотря на то, что беседа удалась, и на то, что императрица выразительно подчеркнула своё уважение к клану Воронцовых, Александр Романович на вечернюю музыку не остался. «Как вы ни вертитесь, матушка императрица, а ваше особое отношение к Григорию Орлову скрыть невозможно», – садясь в карету и помахав рукой гуляющим по парку придворным дамам, констатировал Александр Романович, отъезжая из Царского Села.
В этом году, 12 августа 1765 года, в город Царицын прибыла первая группа братства гернгутеров. В первых числах сентября все собравшиеся братья освятили общей молитвой и слезами дарованную им землю. 14 сентября был заложен фундамент первого дома. И вновь собралось все братство гернгутеров, провозгласив сей дом началом города Господня и дом и всех живущих в нём – во славу Божью во веки веков. Город свой они назвали Сарептой. (3 Цар. 17:9 Встань и пойди в Сарепту Сидонскую, и оставайся там; Я повелел там женщине вдове кормить тебя. 3 Цар. 17:10 И встал он и пошёл в Сарепту; и когда пришёл к воротам города, вот, там женщина вдова собирает дрова. И подозвал он её и сказал: дай мне немного воды в сосуде напиться.)
В конце июля 1765 Александр Романович Воронцов вернулся в Гаагу и незамедлительно приступил к выполнению возложенных на него обязанностей. Вторая зазывательская кампания, учитывая уроки предыдущего двухлетнего периода, увеличив свой состав за счёт подключения частных вербовщиков, набирала обороты.
Если не знаешь предмет разговора, лучше молчи (нем.).
Мы повернём процесс вспять (нем.).
